Дмитрий Орешкин и Алексей Левинсон – о том, как аннексия Крыма повлияла на российскую политическую систему
За два года после аннексии Крыма Россия сильно изменилась – это признают и сторонники Кремля, и его противники. Президент Владимир Путин не раз констатировал, что так называемое присоединение полуострова дало толчок волне патриотизма и сплотило российское общество. С другой стороны, начавшийся после этого экономический кризис нанес удар по сложившейся в России модели управления, на что указывают оппозиционные эксперты и политики.
В эфире Радио Крым.Реалии российские эксперты – политолог Дмитрий Орешкин и руководитель отдела социально-культурных исследований «Левада-центра» Алексей Левинсон – обсуждали, как аннексия Крыма повлияла на российскую политическую систему и как за 2 года изменилось российское общество.
Радио Крым.Реалии/ Полуостров, изменивший Россию Радио Крым.Реалии/ Полуостров, изменивший Россиюi ▶ ▶ || 0:00:00 … ⇱ RealAudio — 6,2MB WindowsMedia — 6,5MB MP3 — 5,7MB MP3 — 22,7MB ▶ X Добавить в список Загрузить RealAudio — 34,8kb/s — 6,2MБайт WindowsMedia — 36,8kb/s — 6,5MБайт MP3 — 32,0kb/s — 5,7MБайт MP3 — 128,0kb/s — 22,7MБайт
– Насколько аннексия Крыма изменила сами институты российской власти, Дмитрий?
Орешкин: Сам по себе крымский аншлюс институты власти не очень изменил. Эти институты деградировали в течение последних 15 лет, и в глазах общества они пользуются все меньшим доверием, а все больше доверия оказывается на стороне персонально Владимира Путина. В этом смысле государственные институты деградируют, а вождистский режим, когда все замкнуто на одного человека, который персонифицирует все ветви и виды власти, укрепляется. Мало кто верит в политические партии, в парламент, в выборы, в справедливость суда, в доброкачественность полицейских расследований, Следственного комитета, а Владимиру Путину верят. Это в значительной степени рейтинг отчаяния, и с каждым годом это становится все яснее. Полномочия политических институтов деградируют, а вместе с ними исчезает и доверие к ним. Российская государственность как некоторый набор правил поведения, контроля, набор институций, слабеет, а крепчает режим российского «вождества», который в некотором смысле подобен сталинскому. Ничего хорошего в этом нет, но это объективная тенденция.
– Неужели Россия превратилась в монархию, Алексей?
Левинсон: Фактически так и есть. В памяти многих россиян, которые все еще находятся в активном возрасте, Россия существовала совсем в других условиях. В первые годы после распада СССР была видна тенденция к авторитаризму, но институты власти существовали и работали – не только государственные, но и общественные. Нынешнее общество не обязательно обречено на авторитаризм навсегда, но факт в том, что оно достаточно охотно принимает такую форму правления, не оказывая сопротивления.
Орешкин: Я не согласен с тем, что Владимир Путин – монарх. Монархия – очень гибкая и разнообразная вещь. В конце концов, современные монархии – это Великобритания, Норвегия, Нидерланды и Япония. Российский президент, скорее, вождь. Монарх может делиться властью, быть более влиятельным или менее влиятельным, символичным – а в фигуре Владимира Путина сконцентрировано буквально все. Что касается общества: раз есть 140 миллионов человек, значит, между ними есть какое-то общество. Другой вопрос, что оно совершенно не занимается политикой, – его оттерли от этой политики, но большинство с этим согласилось. Общественный договор такой: вы нас кормите и рассказываете сказки, какие мы великие, а мы соглашаемся слушать. За последние три-четыре поколения – когда у нас было общество, которое кто-то готов был слушать? Исключение – конец 80-х – начало 90-х годов, когда власть сама поняла, что пришла в тупик и от общества стали ждать какой-то поддержки. В нулевых годах ситуация стала налаживаться, и вот здесь власть постаралась сделать все, чтобы общество оттеснить подальше от рычагов. Объясняли это так: если в стране стало лучше жить, то это не потому, что рубль стал стабильным, не потому, что мы пришли к рыночной экономике и появилась какая-никакая структура демократических сдержек и противовесов. Я бы не стал кидать камень в российское общество: оно на радостях за последние 15 лет впервые получило возможность досыта наесться, и ему было не до политики и идеологии. Оно только сейчас начинает очень медленно не просыпаться, а переживать когнитивный диссонанс. Это не совесть: по представлениям россиян, Крым отделили – и правильно сделали, присоединили – и опять правильно сделали. Вопрос возник другой: почему после этого мы не стали жить лучше? Это занимает людей сейчас. Вроде же Крым вернули и стали сильнее! Американцам показали – стали сильнее, в Сирии победили – стали сильнее. Почему же тогда цены растут, а зарплаты падают?
– Ощущает ли общество, по-вашему, этот разрыв ожиданий, Алексей?
Левинсон: Не могу согласиться с тем, что он вообще существует. Как раз интригу для исследователей и политиков представляет отсутствие когнитивного диссонанса. Согласно общепринятым теориям, если люди живут плохо, то начинают бунтовать против власти, но в России этого не происходит. Ощутимое снижение уровня жизни не ведет к сомнениям по поводу необходимости присоединения Крыма. Сейчас его поддерживает ровно столько людей, сколько и два года назад – примерно 82%. Что касается пресловутого рейтинга Владимира Путина, то за последние месяцы он снизился с 89% до 81%, но это все равно тотальная поддержка. С другой стороны, по моему мнению, российский лидер не облечен тотальными полномочиями со стороны общества. По злободневным вопросам внутренней политики от Владимира Путина, во-первых, ничего не ждут, во-вторых, не приписывают никаких особенных заслуг. Говорят, что он навел порядок в стране, но не ясно, что тут имеют в виду, так как про преступность и прочую неустроенность при этом также упоминают. Безусловным достижением президента россияне считают то, что он снова ввел страну в ряд великих держав, поскольку мы что-то там показали американцам. Другого с него не спрашивают. Если между делом растут цены, то на одобрении Владимира Путина как символического лидера это не сказывается.
Дмитрий Орешкин
Орешкин: Согласен, это интересный феномен. Владимир Путин как бы отвечает за небеса. Он с Олимпа молниями поражает многочисленных врагов отечества и всегда побеждает, но за то, что в отечестве при этом происходит, он ответственности не несет. Он тефлоновый – и таким остается последние 10 лет. У меня единственная поправка по поводу общественного мнения, исходя из собственного опыта: раньше сторонники власти могли махнуть рукой, мол, чего с тобой говорить, раз ты за американское печенье скачешь. Теперь они же спрашивают: «Как вы думаете, что будет с долларом, с рублем?» Их это начало интересовать. Эйфорический пик поддержки после Крыма все же миновал, и сейчас начинаются сомнения и неопределенность. При этом экономические проблемы виснут на премьер-министре Дмитрии Медведеве, на либеральном правительстве, которое в глазах общества предает интересы страны, а к Владимиру Путину это отношения не имеет. Это я и называю рейтингом отчаяния: уж если в президента мы не верим, то в кого же тогда верить? Но этот рейтинг тоже должен когда-то исчерпаться, хотя он уже поразительно долго держится.
– Вы согласны, что рейтинг Владимира Путина – это рейтинг отчаяния, Алексей?
Алексей Левинсон
Левинсон: На мой взгляд, он выглядит не Зевсом с Олимпа, а защитником. Не очень понятно, от кого надо Россию защищать, но общество не без помощи со стороны уверовало в то, что вокруг одни враги. Поэтому отношение к Владимиру Путину вовсе не такое, как отношение к монарху или вождю – он никуда не ведет, Россия встала на одном месте, то есть, как мыслится, на вершине славы. Такая конструкция, конечно, не является устойчивой и требует некоторой подпитки, потому что построена на идее чрезвычайности ситуации. Сейчас господствует мнение, что Россию всегда не любили, что она всегда была в окружении врагов, но это требует из ряда вон выходящих событий для подтверждения самой идеи. Как выяснилось, Сирия такую роль не сыграла, и ничего подобного Крыму за последние два года не произошло. Чтобы эта конструкция продолжала висеть в воздухе, ей необходима соответствующая подпитка. Это, пожалуй, одно из главных изменений в посткрымской России.
